Неточные совпадения
Ливень был непродолжительный, и, когда Вронский подъезжал на всей рыси коренного, вытягивавшего скакавших уже без вожжей по грязи пристяжных, солнце опять выглянуло, и крыши
дач,
старые липы садов по обеим сторонам главной улицы блестели мокрым блеском, и с ветвей весело капала, а с крыш бежала вода.
Один из посетителей шмаровинских «сред», художник-реставратор, возвращался в одно из воскресений с
дачи и прямо с вокзала, по обыкновению, заехал на Сухаревку, где и купил великолепную
старую вазу, точь-в-точь под пару имеющейся у него.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком по смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком
дачу розог подчиненному (старое-то время помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
Сами Устюжаниновы тоже считались «по
старой вере», и это обстоятельство помогло быстрому заселению
дачи.
Как первый завод в
даче, Ключевской долго назывался
старым, а Мурмосский — новым, но когда были выстроены другие заводы, то и эти названия утратили всякий смысл и постепенно забылись.
Наконец барыня вышла на балкон, швырнула сверху в подставленную шляпу Сергея маленькую белую монетку и тотчас же скрылась. Монета оказалась
старым, стертым с обеих сторон и вдобавок дырявым гривенником. Дедушка долго с недоумением рассматривал ее. Он уже вышел на дорогу и отошел далеко от
дачи, но все еще держал гривенник на ладони, как будто взвешивая его.
Влас (входит, в руках его
старый портфель). Вы скучали без меня, мой патрон? Приятно знать это! (Суслову, дурачливо, как бы с угрозой.) Вас ищет какой-то человек, очевидно, только что приехавший. Он ходит по
дачам пешком и очень громко спрашивает у всех — где вы живете… (Идет к сестре.) Здравствуй, Варя.
Все из того времени вспоминается мне каким-то сверкающим и свежим. Здание академии среди парков и цветников, аудитории и музеи,
старые «Ололыкинские номера» на Выселках, деревянные
дачи в сосновых рощах, таинственные сходки на этих дачках или в Москве, молодой романтизм и пробуждение мысли…
В одно утро Тюменев сидел на широкой террасе своей
дачи и пил кофе, который наливала ему Мерова. Тюменев решительно являл из себя молодого человека: на нем была соломенная шляпа, летний пиджак и узенькие брючки. Что касается до m-me Меровой, то она была одета небрежно и нельзя сказать, чтобы похорошела: напротив — похудела и
постарела. Напившись кофе, Тюменев стал просматривать газету, a m-me Мерова начала глядеть задумчиво вдаль. Вдруг она увидела подъехавшую к их
даче пролетку, в которой сидел Бегушев.
Наш коробок катился мимо богатых церквей, потом обогнул
старый гостиный двор и по широкой плотине, с которой открывается почти швейцарский вид на загородные
дачи, перебрался на другой берег довольно широкой реки Исети.
Ему хотелось громко выругаться или удачно сострить и, круто повернув, отправиться на
дачу Воронина, где его нетерпеливо ждали. Но в это время в конце плотины показалась фигура
старого студента Арфанова или, как его называли в шутку, «князя Арфанова».
В одной значилось, что отпускается в услужение кучер трезвого поведения; в другой — малоподержанная коляска, вывезенная в 1814 году из Парижа; там отпускалась дворовая девка девятнадцати лет, упражнявшаяся в прачечном деле, годная и для других работ; прочные дрожки без одной рессоры; молодая горячая лошадь в серых яблоках, семнадцати лет от роду; новые, полученные из Лондона, семена репы и редиса;
дача со всеми угодьями: двумя стойлами для лошадей и местом, на котором можно развести превосходный березовый или еловый сад; там же находился вызов желающих купить
старые подошвы, с приглашением явиться к переторжке каждый день от восьми до трех часов утра.
Перевернул он
старых вельмож, привыкших при Екатерине к покою и уважению. Ему не нужны были ни государственные люди. ни сенаторы, ему нужны были штык-юнкеры и каптенармусы. Недаром учил Павел на своей печальной
даче лет двадцать каких-то троглодитов новому артикулу и метанию эспонтоном, он хотел ввести гатчинское управление в управление Российской империи, он хотел царствовать по темпам.
— Ну, конечно, играли в любовь, без этого на
даче нельзя. Все играли, начиная со
старого князя и кончая безусыми лицеистами, моими учениками. И все друг другу покровительствовали, смотрели сквозь пальцы.
— Что ты, сударыня?.. — с ужасом почти вскликнула Анисья Терентьевна. — Как сметь
старый завет преставлять!.. Спокон веку водится, что кашу да полтину мастерицам родители посылали… От сторонних книжных
дач не положено брать. Опять же надо ведь мальчонке-то по улице кашу в плате нести — все бы видели да знали, что за новую книгу садится. Вот, мать моя, принялась ты за наше мастерство, учишь Дунюшку, а старых-то порядков по ученью и не ведаешь!.. Ладно ли так? А?
Наконец, недели через две, маленький отец Петр походил в последний раз вокруг
дач и, к великому счастью Грохольского, уехал. Он нагулялся и уехал ужасно довольным… Грохольский и Лиза опять зажили по-старому. Грохольский опять заблагословлял свою судьбу… Но недолго продолжалось его счастье… Явилась новая беда, горшая отца Петра.
На улице и возле
дач не было ни души:
старые дачники уже ложились спать, а молодые гуляли в роще.
Сегодня утром приехал он в Заводное и осматривал лесную
дачу помещика Низовьева. С ним он должен был видеться в уездном городе — верстах в пятнадцати от берега, по
старой московской дороге.
— Нет,
дача не куплена… и все по-старому… даже посокращено дело…
— Я у вас был на
старой квартире, хотел вас к себе на
дачу пригласить. С вашим здоровьем вам не мешало бы пожить на чистом воздухе.
Они порешили, что один котенок останется дома при
старой кошке, чтобы утешать свою мать, другой поедет на
дачу, третий будет жить в погребе, где очень много крыс.
— Эта
дача принадлежит одному
старому отставному моряку, у которого был единственный сын, с год как женившийся. Они жили втроем на Васильевском острове, но домик их был им и тесен и мал. Старик купил здесь место и принялся строить гнездо своим любимцам — молодым супругам, да и для себя убежище на последние года старости… Все уже было готово, устроено, последний гвоздь был вбит, последняя скобка ввинчена, оставалось переезжать, как вдруг один за другим его сын, а за ним и сноха, заболевшие оспой, умирают.
— А я сегодня у
дачи встретила
старого знакомого.
Софья Петровна, жена нотариуса Лубянцева, красивая молодая женщина, лет двадцати пяти, тихо шла по лесной просеке со своим соседом по
даче, присяжным поверенным Ильиным. Был пятый час вечера. Над просекой сгустились белые, пушистые облака; из-под них кое-где проглядывали ярко-голубые клочки неба. Облака стояли неподвижно, точно зацепились за верхушки высоких,
старых сосен. Было тихо и душно.